Неточные совпадения
Когда он разрушал, боролся со стихиями, предавал
огню и
мечу, еще могло казаться, что в нем олицетворяется что-то громадное, какая-то всепокоряющая сила, которая, независимо от своего содержания, может поражать воображение; теперь, когда он лежал поверженный и изнеможенный, когда ни
на ком не тяготел его исполненный бесстыжества взор, делалось ясным, что это"громадное", это"всепокоряющее" — не что иное, как идиотство, не нашедшее себе границ.
Двести челнов спущены были в Днепр, и Малая Азия видела их, с бритыми головами и длинными чубами, предававшими
мечу и
огню цветущие берега ее; видела чалмы своих магометанских обитателей раскиданными, подобно ее бесчисленным цветам,
на смоченных кровию полях и плававшими у берегов.
«Сейчас все это и произойдет», — подумал он не совсем уверенно, а как бы спрашивая себя. Анфимьевна отворила дверь. Варвара внесла поднос, шла она закусив губу, глядя
на синий
огонь спиртовки под кофейником. Когда она подавала чашку, Клим
заметил, что рука ее дрожит, а грудь дышит неровно.
Самгин не видел
на лицах слушателей радости и не видел «
огней души» в глазах жителей, ему казалось, что все настроены так же неопределенно, как сам он, и никто еще не решил — надо ли радоваться? В длинном ораторе он тотчас признал почтово-телеграфного чиновника Якова Злобина, у которого когда-то жил Макаров. Его «ура» поддержали несколько человек, очень слабо и конфузливо, а сосед Самгина, толстенький, в теплом пальто,
заметил...
Самгину показалось, что глаза Марины смеются. Он
заметил, что многие мужчины и женщины смотрят
на нее не отрываясь, покорно, даже как будто с восхищением. Мужчин могла соблазнять ее величавая красота, а женщин чем привлекала она? Неужели она проповедует здесь? Самгин нетерпеливо ждал. Запах сырости становился теплее, гуще. Тот, кто вывел писаря, возвратился, подошел к столу и согнулся над ним, говоря что-то Лидии; она утвердительно кивала головой, и казалось, что от очков ее отскакивают синие
огни…
Он ожидал увидеть глаза черные, строгие или по крайней мере угрюмые, а при таких почти бесцветных глазах борода ротмистра казалась крашеной и как будто увеличивала благодушие его, опрощала все окружающее. За спиною ротмистра, выше головы его,
на черном треугольнике — бородатое, широкое лицо Александра Третьего, над узенькой, оклеенной обоями дверью — большая фотография лысого, усатого человека в орденах,
на столе, прижимая бумаги Клима, — толстая книга Сенкевича «
Огнем и
мечом».
Он задрожит от гордости и счастья, когда
заметит, как потом искра этого
огня светится в ее глазах, как отголосок переданной ей мысли звучит в речи, как мысль эта вошла в ее сознание и понимание, переработалась у ней в уме и выглядывает из ее слов, не сухая и суровая, а с блеском женской грации, и особенно если какая-нибудь плодотворная капля из всего говоренного, прочитанного, нарисованного опускалась, как жемчужина,
на светлое дно ее жизни.
— Все тот же! —
заметил он, — я только переделал. Как ты не видишь, — напустился он
на Аянова, — что тот был без жизни, без
огня, сонный, вялый, а этот!..
И поэзия изменила свою священную красоту. Ваши музы, любезные поэты [В. Г. Бенедиктов и А. Н. Майков — примеч. Гончарова.], законные дочери парнасских камен, не подали бы вам услужливой лиры, не указали бы
на тот поэтический образ, который кидается в глаза новейшему путешественнику. И какой это образ! Не блистающий красотою, не с атрибутами силы, не с искрой демонского
огня в глазах, не с
мечом, не в короне, а просто в черном фраке, в круглой шляпе, в белом жилете, с зонтиком в руках.
Японская лодка, завидев яркие
огни, отделилась от прочих и подошла, но не близко: не
смела и, вероятно, заслушалась новых сирен, потому что остановилась и долго колыхалась
на одном месте.
Здесь случилось маленькое происшествие, которое задержало нас почти
на целый день. Ночью мы не
заметили, как вода подошла к биваку. Одна нарта вмерзла в лед. Пришлось ее вырубать топорами, потом оттаивать полозья
на огне и исправлять поломки. Наученные опытом, дальше
на биваках мы уже не оставляли нарты
на льду, а ставили их
на деревянные катки.
Прежде всего он
заметил, что
огонь зажигался
на одном и том же месте много раз.
Я вспомнил Дерсу. Он говорил мне, что тигр не боится
огня и
смело подходит к биваку, если
на нем тихо. Сегодня мы имели случай в этом убедиться. За утренним чаем мы еще раз говорили о ночной тревоге и затем стали собирать свои котомки.
Она медленно подняла
на меня свои глаза… О, взгляд женщины, которая полюбила, — кто тебя опишет? Они
молили, эти глаза, они доверялись, вопрошали, отдавались… Я не мог противиться их обаянию. Тонкий
огонь пробежал по мне жгучими иглами; я нагнулся и приник к ее руке…
Одной темной осенней ночью
на дворе капитана завыла собака, за ней другая. Проснулся кто-то из работников, но сначала ничего особенного во дворе не
заметил… Потом за клуней что-то засветилось. Пока он будил других работников и капитана, та самая клуня, с которой началась ссора, уже была вся в
огне.
— Амбар, соседи, отстаивайте! Перекинется
огонь на амбар,
на сеновал, — наше всё дотла сгорит и ваше займется! Рубите крышу, сено — в сад! Григорий, сверху бросай, что ты
на землю-то
мечешь! Яков, не суетись, давай топоры людям, лопаты! Батюшки-соседи, беритесь дружней, — бог вам
на помочь.
— Да ты што с ней разговариваешь-то? — накинулась мать Енафа. — Ее надо в воду бросить — вот и весь разговор… Ишь, точно окаменела вся!..
Огнем ее палить,
на мелкие части изрезать… Уж пытала я ее усовещивать да
молить, так куды, приступу нет! Обошел ее тот, змей-то…
В десять часов в господском доме было совершенно темно, а прислуга ходила
на цыпочках, не
смея дохнуть.
Огонь светился только в кухне у Домнушки и в сарайной, где секретарь Овсянников и исправник Чермаченко истребляли ужин, приготовленный Луке Назарычу.
Вышедшая из богатой семьи, Агафья испугалась серьезно и потихоньку принялась расстраивать своего мужа Фрола, смирного мужика, походившего характером
на большака Федора. Вся беда была в том, что Фрол по старой памяти боялся отца, как
огня, и не
смел сказать поперек слова.
Однако, несмотря
на то, что маркиза была персона не видная и что у нее шнырял в голове очень беспокойный заяц, были в Москве люди, которые очень долго этого вовсе не
замечали. По уставу, царицею углекислых фей непременно должна быть девица, и притом настоящая, совершенно непорочная девица, но для маркизы, даже в этом случае, было сделано исключение: в описываемую нами эпоху она была их царицею. Феи оперлись
на то, что маркизе совершенно безопасно можно было вверить
огонь, и вручили ей все знаки старшинства.
Угомонившись от рассказов, я
заметил, что перед матерью был разведен небольшой
огонь и курились две-три головешки, дым от которых прямо шел
на нее.
Он ошибся именем и не
заметил того, с явною досадою не находя колокольчика. Но колокольчика и не было. Я подергал ручку замка, и Мавра тотчас же нам отворила, суетливо встречая нас. В кухне, отделявшейся от крошечной передней деревянной перегородкой, сквозь отворенную дверь заметны были некоторые приготовления: все было как-то не по-всегдашнему, вытерто и вычищено; в печи горел
огонь;
на столе стояла какая-то новая посуда. Видно было, что нас ждали. Мавра бросилась снимать наши пальто.
Нас попросили выйти из вагонов, и, надо сказать правду, именно только попросили,а отнюдь не вытурили. И при этом не употребляли ни
огня, ни
меча — так это было странно! Такая ласковость подействовала
на меня тем более отдохновительно, что перед этим у меня положительно подкашивались ноги. В голове моей даже мелькнула нахальная мысль:"Да что ж они об Страшном суде говорили! какой же это Страшный суд! — или, быть может, он послебудет?
Когда Евгений Константиныч вернулся к пылавшим
огням, он, к своему удивлению, увидал Лушу, которая, сидя
на бухарском ковре, весело болтала о чем-то в обществе доктора, Прейна и Прозорова. Чтобы не выдать своего похождения, набоб натянул замшевые перчатки. Луша
заметила этот маскарад и улыбнулась.
Поговаривали о каких-то подземельях
на униатской горе около часовни, и так как в тех краях, где так часто проходила с
огнем и
мечом татарщина, где некогда бушевала панская «сваволя» (своеволие) и правили кровавую расправу удальцы-гайдамаки, подобные подземелья очень нередки, то все верили этим слухам, тем более, что ведь жила же где-нибудь вся эта орда темных бродяг.
Утром воины беспрекословно исполнили приказание вождя. И когда они, несмотря
на адский ружейный
огонь, подплыли почти к самому острову, то из воды послышался страшный треск, весь остров покосился набок и стал тонуть. Напрасно европейцы
молили о пощаде. Все они погибли под ударами томагавков или нашли смерть в озере. К вечеру же вода выбросила труп Черной Пантеры. У него под водою не хватило дыхания, и он, перепилив корень, утонул. И с тех пор старые жрецы поют в назидание юношам, и так далее и так далее.
Был он мал ростом, но во всем Московском военном округе не находилось ни одного офицера, который мог бы состязаться со Страдовским в стрельбе из винтовки. К тому же он рубился
на эспадронах, как сам пан Володыевский из романа «
Огнем и
мечом» Генриха Сенкевича, и даже его малорослость не мешала ему побеждать противников.
Вася Шеин, рыдая, возвращает Вере обручальное кольцо. «Я не
смею мешать твоему счастию, — говорит он, — но, умоляю, не делай сразу решительного шага. Подумай, поразмысли, проверь и себя и его. Дитя, ты не знаешь жизни и летишь, как мотылек
на блестящий
огонь. А я — увы! — я знаю хладный и лицемерный свет. Знай, что телеграфисты увлекательны, но коварны. Для них доставляет неизъяснимое наслаждение обмануть своей гордой красотой и фальшивыми чувствами неопытную жертву и жестоко насмеяться над ней».
— Слезы погоревших утрут, но город сожгут. Это всё четыре мерзавца, четыре с половиной. Арестовать мерзавца! Он тут один, а четыре с половиной им оклеветаны. Он втирается в честь семейств. Для зажигания домов употребили гувернанток. Это подло, подло! Ай, что он делает! — крикнул он,
заметив вдруг
на кровле пылавшего флигеля пожарного, под которым уже прогорела крыша и кругом вспыхивал
огонь. — Стащить его, стащить, он провалится, он загорится, тушите его… Что он там делает?
— Было раз — это точно. Спас я однажды барышню, из
огня вытащил, только, должно быть, не остерегся при этом. Прихожу это
на другой день к ним в дом, приказываю доложить, что,
мол, тот самый человек явился, — и что же-с! оне мне с лрислугой десять рублей выслали. Тем мой роман и кончился.
Разговор был прерван появлением матроса, пришедшего за
огнем для трубки. «Скоро ваш отдых», — сказал он мне и стал копаться в углях. Я вышел,
заметив, как пристально смотрела
на меня девушка, когда я уходил. Что это было? Отчего так занимала ее история, одна половина которой лежала в тени дня, а другая — в свете ночи?
Выбравшись
на набережную, Ботвель приказал вознице ехать к тому месту, где стояла «Бегущая по волнам», но, попав туда, мы узнали от вахтенного с баркаса, что судно уведено
на рейд, почему наняли шлюпку. Нам пришлось обогнуть несколько пароходов, оглашаемых музыкой и освещенных иллюминацией. Мы стали уходить от полосы берегового света, погрузясь в сумерки и затем в тьму, где,
заметив неподвижный мачтовый
огонь, один из лодочников сказал...
Кисейное платье племянницы чуть не вспыхнуло от
огня, пробежавшего по ее жилам; она догадывалась, подозревала, не
смела верить, не
смела не верить… она должна была выйти
на воздух, чтоб не задохнуться. В сенях горничные донесли ей, что сегодня ждут генерала, что генерал этот сватается за нее… Вдруг въехала карета.
— Да, да, — прервал боярин, — мирвольте этим бунтовщикам! уговаривайте их! Дождетесь того, что все низовые города к ним пристанут, и тогда попытайтесь их унять. Нет, господа москвичи! не словом ласковым усмиряют непокорных, а
мечом и
огнем. Гонсевский прислал сюда пана Тишкевича с региментом; но этим их не запугаешь. Если б он меня послушался и отправил поболее войска, то давным бы давно не осталось в Нижнем бревна
на бревне, камня
на камне!
Кончилась месса, из дверей церкви
на широкие ступени лестницы пестрой лавою течет толпа — встречу ей, извиваясь, прыгают красные змеи. Пугливо вскрикивают женщины, радостно хохочут мальчишки — это их праздник, и никто не
смеет запретить им играть красивым
огнем.
Два голоса обнялись и поплыли над водой красивым, сочным, дрожащим от избытка силы звуком. Один жаловался
на нестерпимую боль сердца и, упиваясь ядом жалобы своей, — рыдал скорбно, слезами заливая
огонь своих мучений. Другой — низкий и мужественный — могуче тек в воздухе, полный чувства обиды. Ясно выговаривая слова, он изливался густою струей, и от каждого слова веяло
местью.
— О душе моей ты не
смеешь говорить… Нет тебе до нее дела! Я — могу говорить! Я бы, захотевши, сказала всем вам — эх как! Есть у меня слова про вас… как молотки! Так бы по башкам застукала я… с ума бы вы посходили… Но — словами вас не вылечишь… Вас
на огне жечь надо, вот как сковороды в чистый понедельник выжигают…
На лестнице Долинский обогнал Зайончека и, не обращая
на него внимания, бежал далее, чтобы скорее развести у себя
огонь и согреться у камина. Второпях он не
заметил, как у него из-под руки выскользнули и упали две книжки.
Под утро по совершенно бессонной Москве, не потушившей ни одного
огня, вверх по Тверской,
сметая все встречное, что жалось в подъезды и витрины, выдавливая стекла, прошла многотысячная, стрекочущая копытами по торцам змея Конной армии. Малиновые башлыки мотались концами
на серых спинах, и кончики пик кололи небо. Толпа, мечущаяся и воющая, как будто ожила сразу, увидав ломящиеся вперед, рассекающие расплеснутое варево безумия шеренги. В толпе
на тротуарах начали призывно, с надеждою, выть.
Тем временем, начиная разбираться в происходящем, то есть принуждая себя
замечать отдельные черты действия, я видел, что вокруг столов катятся изящные позолоченные тележки
на высоких колесах, полные блестящей посуды, из-под крышек которой вьется пар, а под дном горят голубые
огни спиртовых горелок.
В толпе нищих был один — он не вмешивался в разговор их и неподвижно смотрел
на расписанные святые врата; он был горбат и кривоног; но члены его казались крепкими и привыкшими к трудам этого позорного состояния; лицо его было длинно, смугло; прямой нос, курчавые волосы; широкий лоб его был желт как лоб ученого, мрачен как облако, покрывающее солнце в день бури; синяя жила пересекала его неправильные морщины; губы, тонкие, бледные, были растягиваемы и сжимаемы каким-то судорожным движением, и в глазах блистала целая будущность; его товарищи не знали, кто он таков; но сила души обнаруживается везде: они боялись его голоса и взгляда; они уважали в нем какой-то величайший порок, а не безграничное несчастие, демона — но не человека: — он был безобразен, отвратителен, но не это пугало их; в его глазах было столько
огня и ума, столько неземного, что они, не
смея верить их выражению, уважали в незнакомце чудесного обманщика.
Вёл он себя буйно, пил много, точно
огонь заливая внутри себя, пил не пьянея и заметно похудел в эти дни. От Ульяны Баймаковой держался в стороне, но дети его
заметили, что он посматривает
на неё требовательно, гневно. Он очень хвастался силой своей, тянулся
на палке с гарнизонными солдатами, поборол пожарного и троих каменщиков, после этого к нему подошёл землекоп Тихон Вялов и не предложил, а потребовал...
Как-то невольно напоминает она мне ту девушку, чахлую и хворую,
на которую вы смотрите иногда с сожалением, иногда с какою-то сострадательною любовью, иногда же просто не
замечаете ее, но которая вдруг,
на один миг, как-то нечаянно сделается неизъяснимо, чудно прекрасною, а вы, пораженный, упоенный, невольно спрашиваете себя: какая сила заставила блистать таким
огнем эти грустные, задумчивые глаза? что вызвало кровь
на эти бледные, похудевшие щеки? что облило страстью эти нежные черты лица? отчего так вздымается эта грудь? что так внезапно вызвало силу, жизнь и красоту
на лицо бедной девушки, заставило его заблистать такой улыбкой, оживиться таким сверкающим, искрометным смехом?
Недавно узнал я от одной достоверной особы, что в Калужской губернии,
на реке Оке, производится с большим успехом следующее уженье. В июне месяце появляется, всего
на неделю, по берегам Оки великое множество беленьких бабочек (название их я позабыл). Рыбаки устроивают
на песках гладкие точки и зажигают
на них небольшие костры с соломой; бабочки бросаются
на огонь, обжигаются и падают, их
сметают в кучки и собирают целыми четвериками.
Но спичка, продолжавшая гореть, зажгла спустившееся
на пол платье, и девушка только тогда
заметила, что горит, когда вся правая сторона была в
огне.
В той же сцене, где он, напав
на замок польского магната, предавая все
огню,
мечу и грабежу татар, вдруг увидел Марию и оцепенел от удивления, пораженный ее красотою, Мочалов, в первое представление пиесы, был неподражаем!
Народы, ощущая призвание выступить
на всемирно-историческое поприще, услышав глас, возвещавший, что час их настал, проникались
огнем вдохновения, оживали двойною жизнию, являли силы, которые никто не
смел бы предполагать в них и которые они сами не подозревали; степи и леса обстроивались весями, науки и художества расцветали, гигантские труды совершались для того, чтоб приготовить караван-сарай грядущей идее, а она — величественный поток — текла далее и далее, захваты вая более и более пространства.
Кто ж под ужасною горой
Зажег
огонь сторожевой?
Треща, краснея и сверкая,
Кусты вокруг он озарил.
На камень голову склоняя,
Лежит поодаль Измаил:
Его приверженцы хотели
Идти за ним — но не
посмели!
Молит о том, чтобы двенадцать сестер-трясавиц распилили белый камень Алатырь и вынесли из него
на девицу «палящий и гулящий
огонь», чтоб Огненный Змей зажег красную девицу.
Вчера погорал,
А сегодня, изволите видеть,
Из
огня прямо в воду попал!»
Я взглянул
на нее — и
заметил,
Что старухе-то жаль бедняка...